Заведующая отделом краеведения библиотеки Валентина Васильевна Яблочкова, демонстрируя мне богатства отдела, принесла первый том «Книги Памяти» по Тюменской области. Энциклопедическое издание, в которое включены сведения о воинах, не вернувшихся с фронтов Великой Отечественной войны.

Открыв книгу наугад, я прочла: «БУХАРОВ Иван Алексеевич, рядовой, 1920 г., пропал без вести в 1941 г.». Это был мой отец.

Я родилась в 1957 году, третьим ребенком в семье. Жили мы в большой деревне Тумашово, где были и клуб, и кинотеатр, и спортзал, и школа-восьмилетка. Колхоз носил имя Михаила Васильевича Фрунзе. Мой отец работал в этом колхозе ветеринарным врачом.

И хоть был он инвалидом войны – пришел с фронта без ноги – но кто на это после войны обращал внимание? Тогда и совсем-то безногих и безруких было пруд пруди, а если у тебя только одной ноги нет, так ты считаешься практически здоровым человеком. Главное – совершенно здоровым человеком считал себя сам мой отец. Он вставал раным-рано, прицеплял к культе (остаток ноги сантиметров 25-30) деревяшку, привязывал ее к поясу и шел во двор управлять скотину, а потом спешил на работу.

Хозяйство, как я помню, было у нас всегда очень большим: коровы, телята, поросята, овцы, куры, гуси, да еще и лошадь, потому как передвигаться от фермы к ферме на деревянной ноге не очень-то сподручно, а на лошади – в любую погоду любо-дорого.

Но даже и лошадь не спасала культю от напряжения колхозной работы: постоянно отец натирал ее о жесткие края протеза, она кровоточила, саднила, болела. Он мазал ее разными снадобьями и мазями, а утром опять укутывал в мягкую тряпочку, совал в протез и шел по бесчисленным фермам, отарам, загонам… Этот специфический скрип передвигающегося протеза я узнавала за несколько метров, пожалуй, даже, за десятки метров от дома.

Огород у нас тоже был огромный: такое хозяйство надо чем-то кормить, а с другой стороны, все свое, значит, покупать почти ничего не надо и семья сыта. Кроме привычных картошки-моркошки, отец развел настоящий яблоневый сад (даром, что Сибирь) и осенью, когда яблоки поспевали, распахивал калитку и двери амбара, чтобы вся ребятня свободно приходила за теми яблоками и брала сколько ей влезет. Благодаря такой мудрости моих родителей в наш сад-огород никогда не лазили деревенские сорванцы, знали, что все равно наедятся вволю.

Забегая вперед, скажу, что в конце жизни начал мой отец разводить еще и вишневый сад и уже несколько деревьев прижились и стали плодоносить, но не успел он насадить столько вишни, сколько мечтал, так и не стал пустырь у нашего дома вишневым раем.

Должна сказать, что мама была ему не просто помощницей, а настоящим тягачом большого хозяйства. В молодости она за один день накашивала на корову, и редкий мужик мог угнаться за ней в этой работе. Как-то мой муж, увидев, как работает на покосе уже немолодая теща, сказал:

- Если бы твоя мать занималась каким-нибудь видом спорта, она бы стала олимпийской чемпионкой.

На это я ему ответила, что никогда моя мать не стала бы олимпийской чемпионкой. Потому что ни бегать просто так зазря, ни толкать бесполезное железо она не стала бы ни за что в жизни. Работая, она должна знать, что этим сеном, картошкой, дровами она обеспечивает уют и покой своим ребятишкам, мужу, семье. А медаль ей ничего хорошего не даст, этот кусок железа никогда не будет для нее стимулом к такому тяжелому воловьему труду.

Пожалуй, только сын ее и мой брат Александр умеет так же, как мама, широко и красиво косить. Бывало, начиная покос, они шутливо перепираются между собой: кому первому закашиваться. До какого-то времени Саня побеждал в споре тем, что уступал маме это почетное право, вставал вторым, а потом уже все остальные гуськом друг за другом пробивали свой прокос. Но со временем мама стала отказываться от этой почетной обязанности: меряться силой с сыном она уже не могла, а задерживать его на укосе – не хотела.

Правильно выстроить очередность в этом деле – целая наука. А ну, как зачинщик окажется слабым и будет сдерживать идущих за ним – ведь на покосе не на дороге, обогнать впереди идущего не получится, вот и остается лишь подстраиваться под него, а работа тормозится.

Но вот косари выстроились цепочкой друг за другом от мастера к подмастерью, а в конце этой цепочки стоят ученики, которые – типа меня – не могут ладом ряд прокосить. И вот уже поют косы по траве, укладывая ее в ровные рядки.

За каждым косарем след в две колеи, словно тележка проехала – так плотно и часто двигается косарь, что следы от каждой его ноги превращаются в сплошную ленту утоптанной стерни.

Мама вспоминала, как добивалась девчонкой у своего отца – что за тележка ездит за ними по покосу – все поле в колеях.

- Я не буду,- кричу маме,- свои ряды грести, там под сеном трава не прокошенная за грабли цепляется.

То и дело тренькает брусок по тонкому лезвию косы – точат косари ее сами, а править отдают мастеру. Вот этим филигранным делом – отбивать косы – у нас тоже занимался папка. По причине своей инвалидности в косари он не годился, но приготовить весь скарб и инструмент, отладить его, поправить, изготовить – это была его святая обязанность. Внуки с трех лет имели в нашем хозяйстве и свои молотки, и свои грабли, любовно сделанные для них дедом Ваней.

А еще он разводил костер и готовил свой фирменный покосный чай на травах. Чай, который мы часто с покоса привозили домой и пили потом тягучий фиолетовый напиток с ароматом смородины и ещечего-то пряного и вкусного.

Возвращаясь в детство, я должна сказать, что НИКОГДА мой отец не рассказывал нам о войне. И не только нам. Он НИКОГДА и НИКОМУ ЭТО не рассказывал. Он об этом хотел забыть. Может быть, и работа такая всепоглощающая нужна была ему затем, чтобы прийти и свалиться, и забыться от усталости, и не видеть даже снов. Иногда это ему удавалось.

Но даже я, родившаяся через 12 лет после войны, помню, как отец кричал по ночам, кричал от страха и от фантомных болей – ему снилась война.

Помню, как к нам приходил деревенский фельдшер и отец говорил, что болит у него несуществующая нога. Эти странные боли не могли вылечить никакие таблетки, никакие уколы, никакие уговоры. Лишь огромная сила воли (которая безусловна отличала его) да каторжный труд отвлекали его в дневное время. Но как только отец засыпал, так нечеловеческий вопль поднимал на ноги всю семью.

Шли месяцы, годы, десятилетия, уже родилось ни одно поколение послевоенных детей, а наш папка, нет-нет, да и вскрикивал неожиданно - хоть днем, хоть ночью - свои неизменные: ой-е-ей-е-ей-е-ей-е-ей….

На службу в армию он, родившийся в 1920 году, попал еще до войны.

Когда парней из его призыва отправляли в Красную армию, ему угораздило простудиться и сильно заболеть. Так и получилось, что все его одногодки уехали на Дальний Восток, а он пошел с другой командой и служить попал на запад.

О той его жизни мы узнавали по крупицам и то не раньше, чем через полвека после Победы. После многих уговоров и увещеваний согласится, бывало, поговорить с очередным корреспондентом, а мама рядом с валерьянкой стоит. Потому что наш сильный и очень волевой папка всегда плакал, когда вспоминал войну.

Служба перед войной в армии была не сахар. Он вспоминал, как советская пропаганда говорила, что в Красной Армии солдатам дают хлеба больше, чем в любой другой армии мира.

- Не знаю, - с сомнением покачивал головой наш папка,- может у них там приварок какой был хороший, но если уж меньше, чем у нас, то просто ноги протянешь. Ведь если какой кусок хлеба кажется побольше на столе, то к нему руки три-четыре сразу тянуться.

Бывало, когда в баню вели, ребята прямо из строя под машины бросались от голода. А винтовка, - продолжал он свой печальный рассказ, - чуть в нее песочек попал – все, нужно разбирать, чистить, смазывать, иначе стрелять не будет.

Все это пришлось на долю тех, кто служил в 1941 году действительную службу. Потому и вернулись домой с войны один из ста таких солдат. «Драпали так, что только пятки сверкали, до самой Москвы» - горько вздыхает папка.

Вот тогда-то, в 1941 году, рядовой Иван Бухаров, 1920 года рождения, и пропал без вести.

Попав в окружение и прибившись к партизанскому отряду, он будет воевать там, не заботясь о том, чтобы кто-то официально зарегистрировал его живым и провел по всем необходимым документам. Даже наградное ходатайство привезет домой после войны, не посчитав нужным отправить его по инстанциям. Не за медали они воевали …

А уж потом, вернувшись из партизан в действующую армию, попал он в дивизионную разведку, и случилось ему там «умереть» еще раз.

В 1943 году пошли как-то на задание. Документы и личные вещи – как принято – сдали командиру. Группа была большая.

Наткнулись на засаду. Отца ранило. Сильно ранило, товарищи решили, что убило. Только оставлять своих – живых или мертвых – разведчикам было нельзя. Вынесли товарищи едва живого Ивана Бухарова и отнесли в морг, где дожидались своей последней доли погибшие за Родину.

Уверены были, что не жилец. Что помер уже разведчик, истек кровью, ведь оторвало ему ногу. Ну, если еще не помер, то помрет с минуты на минуту. Принесли и оставили среди таких же бывших уже защитников, сложивших свои буйные головы на поле боя за Родину.

Сколько времени пролежал Иван в компании своих бывших однополчан - одному Богу известно. Только, смилостивился над ним Всевышний, видно что-то не доделал еще солдат на этой земле. Может, жену не обнял, поскольку не имел еще, может детей не родил, может, чего-то важного не оставил после себя...

Только стал «убитый» разведчик просить в бреду картошечки, а санитары услышали.

- Погоди,- говорят, - парень, да ты, однако, жить хочешь.

И потащили его из-под холодных тел в санчасть, а потом уж и в госпиталь, и в другой, и в третий…

Операция за операцией… До самого Ташкента довезли бойца. Ногу он потерял, а вместе с ней и память свою.

- Есть ли,- спрашивают,- у вас, солдат, семья?

- Есть,- отвечает боец.

- Большая или маленькая?

- Не знаю.

- Мать, отец есть?

- Есть,- отвечает боец.

- Как зовут?

- Не знаю.

- Братья - сестры есть?

- Есть,- подумав, отвечает боец.

- Как зовут?

- Не помню.

Со временем вернулась память к солдату. Приехал он домой, обнял мать, отца, тоже вернувшегося с фронта, учиться пошел на ветеринарного фельдшера, а потом стал искать себе жену. Тоже история не рядовая, но уже совсем другая и расскажу я ее вам в другой раз.

Галина Логачева 

Фото: Геннадий Добров