На родину
Еще за месяц до отпуска стали одолевать сомнения. Стоит ли ехать? Там, пожалуй, ничего не найду, что хотел бы увидеть.

Да и что я хотел увидеть, толком сам не знал. Место, где стоял поселок, за полвека заросло сосняком. А деревья везде одинаковы. Они такие же, как здесь - сантиметров по двадцать в обхвате. По низу мшанник с кустами брусничника и черничника.

Ну, поброжу под деревьями, посижу с удочкой на берегу Чемашурки. Что я могу нового узнать, если никаких подробностей былой жизни не осталось? Не стану же я заниматься раскопками, да и где стоял наш щитовой четырехквартирный дом, вряд ли найду. Время все изменило. Затянуло мхом тропы и дороги, огороды и дворы. Заборы и постройки перегнили, а кирпичных домов в поселке не было.

Люди, что помнят меня и которых я помню, давно разъехались и живы ли еще, не знаю. Что я буду себе душу рвать, если тысячи деревень и поселков по всей России за полвека распахано и заросло травой и лесом. И не один я такой, потерявший место рождения, куда бы мог приезжать в отпуск, встречаться с друзьями детства, посетить кладбище, повспоминать… Да мало ли что еще…

Помню, на старых вырубах вперемешку с кипреем густели заросли малинника. В строгом шинельном сукне зеленел ельник, где собирали рыжики, через него петляла тележная дорога, она выходила в большое лесхозовское поле овса и горстке амбаров, в которых хранились мешки с семенами сосен и елей. Мы набивали ими карманы и жевали, пока кто-то не сказал, что семена травлены. Может, как раз из этих семян вырос сосняк на месте брошенного поселка.

Каково ощущать, что ходишь по собственной памяти! Подо мхом, брусничником, травой следы людей, следы былой жизни. Ну все то же самое, что и здесь, на югорской земле, - и сосны, и брусничник, и тающе хрустящий ягель…

Нет, не поеду. Ничего я там не найду, а лес он и здесь лес. Успокоил себя в этот год. А на следующий опять начнет сосать под сердцем - может, все-таки махнуть? Как-никак малая родина. Хотя ни домов, ни улиц, ни друзей, ни родни там, знаю, не найду.

Ворона
В пивнушке жила ворона. Замурзанная, вечно мокрая. Она голенасто шагала по столам, склевывала креветки и запивала остатками пива из кружек. Так напивалась, что под конец падала где-нибудь на столе, засыпала, откинув голову и вытянув узловатые лапы. Какой-нибудь щепетильный посетитель брал ее двумя пальцами за крыло и зашвыривал в угол, в кучу бумаг и объедков. Очухавшись, ворона снова бродила по столам, попрошайничала.

Однажды мы ее перед самым закрытием вынесли на свежий воздух: жалко, сопьется птица. А утром, проходя мимо пивнушки, увидели ее переминающейся в толпе мужиков, жаждущих опохмелиться, сутулую, с тусклыми глазами и красным клювом.

Ночные дожди
Слышишь сквозь сон капельно-лиственный плеск тополей, рябин и черемух, иногда ворчанье ленивых гроз, немо и мгновенно ослепляющих углы комнаты, и не можешь проснуться. Зато утром зажмуришься от блескучего солнца, глубоко и восторженно наполняя легкие свежим воздухом еще без вкуса и запаха.

Потом, когда солнце нагреет сочную тишину и начнет испарятся серебристая пыльца с зонтиков укропа и султанов моркови, и капли с капустных раскинутых листьев закатятся под бок кочана, а мокрые одуванчики обсохнув, рассеют по обочинам свои семена, душно запахнет сытой земной зеленью.

В такую погоду вылазят из-под прелой листвы маслята и сыроежки. И сходить бы за первыми грибами, да сдерживает обилие насекомых. Хоть и намажешься от них запашистой жидкостью, все равно висит, зудит перед глазами едва проглядная туча. Чуть привыкнув к запаху мази, начнет лезть в глаза, уши, за шиворот, кусать до волдырей. И тут уж не до грибов, не до лесных красот - беги на открытое место, где ветер отгонит назойливый гнус, и снова прыскай гель на руки, лицо, шею, на одежду. И радость превращается в мученье.

И все же едем, объезжая мутные лужи, пересекая глинистые ручьи, к высоким ягелевым борам или к березово-ольховым зарослям. Взгляни, как светится наполненная дымчатой сыростью хвоя. Коснись, и капельной свежестью осыплет лицо. Хорошо! А как же комары? - да их уже не замечаешь.

Синяя клюква
На плотных моховых кочках краснели россыпи мелкой, почти бисерной клюквы. Собирать ее не было никакого удовольствия. За два часа набрали от силы литра по полтора. Намаялись в постоянном топтании: ни присесть, ни прилечь – вода медленно засасывала сапоги. Вспоминались рекламируемые памперсы, что впитывают влагу, а задница остается сухой.

Надоело! И выходя из болота, свернул в хилый соснячок. И не поверил своим глазам – синяя клюква! Крупная, как виноградины. Товарищи, увидев ягоды, забыли про боль в спине и усталость. Я вначале только ел необычные ягодины, хрустящие и сладкие, горсть за горстью, пока не набил оскомы.

За полчаса мы наполнили ведра. Участок отменной клюквы оказался совсем крохотным. Специально обежал вокруг, но ничего подобного не встретил. Удивительно! Возвращаясь к машине, думали-гадали – за что нам такое счастье? Все казалось, что мы должны будем чем-то заплатить за него: или вымокнем до нитки под накрапывающим дождем, или, не дай Бог, споткнемся и рассыплем ягоды, или еще что-то непредвиденное вот-вот омрачит наше настроение…

Но никаких неприятностей не случилось. Радость сохранилась и вспоминается всякий раз, когда среди зимы запускаю руку в коробку – похрустеть темной леденцовой ягодой.

Береза
На небольшом мыску рыбной речки Ендырь над зарослями черемухи и смородины, шиповника и тальника возвышалась седая поковерканная береза возрастом более двухсот лет с давно обломанной вершиной. Когда дереву было, думаю, около века, в макушку ударила молния, разряд прожог, прошел вдоль белого тела так, что лопнула толстая береста, и ушел в землю.

Медленно залечивалась рана, приходила в себя береза. Сейчас по длине стремительного шрама обвалом натекла новая древесина со свежей корой, рядом образовались массивные волдыри и наросты капа, как отметины внутренних переживаний и драм. Выглядела старая береза огромным оплывшим огарком свечи. Только на верхней боковой ветви теплилось пламя осенних листьев.

Половлю окуней, подумаю о своей жизни да нет-нет и оглянусь на ее судьбу.