Тема дня

06.05.2005 - 06:00

ПРО НЕМЦЕВ, ВШЕЙ И ПАРТИЗАНСКИЙ БЫТ

Накануне 60-летия Победы разговор за чашечкой кофе мы провели с Николаем Титовичем Переплётовым, ветераном ВОВ, партизаном, связистом.  У него нет выдающихся боевых наград, высоких офицерских званий. Но тем интереснее взглянуть на эту войну глазами простого советского солдата.

Дата рождения: 22 мая 1922 г.

Место рождения: Брянская область, деревня Колышево

Семейное положение: вдовец, 3 детей

Любимое блюдо: какое подадут, привычка с войны

Любимая книга: исторические романы, например, «Тихий Дон», «Поднятая целина»

Любимый фильм: со школьных лет помнит и любит фильм «Чапаев»

«Кому на Руси жить хорошо?»: тому, кто работает и руками, и головой

ВОЙНА: НАЧАЛО

Николай Титович, как для вас началась война?

—    В 41-ом мне шёл 18 год. В это время жил я в своей родной деревне, работал в колхозе весовщиком. В марте 41-го меня послали на курсы шоферов в г. Болохово, Орловской области. На учёбе война меня и застала. Смотрим с ребятами: толпы на улицах стоят, все плачут, машины с новобранцами идут… — «Что такое»? — «Война»! А нам хоть бы что: ни жены, ни хаты — ничего! Не было никакого страха. Наоборот, был азарт и интерес: «Хоть постреляем»! В июле нас выпустили досрочно и отправили домой.

—    И вы пошли в армию…

—    Нет, забрать в армию меня не успели. Везде пишут: в военкомат добровольцы толпами шли, а у нас такого не было —  военкомат был за 30 километров от дома. Пока дойдёшь, и война кончится. Поэтому не я пошёл на войну, а война пришла ко мне домой, прямо во двор.

—    И боёв никаких не было?

—    Не было. Немцы пришли на Покров, 14 октября. А до осени войну как таковую мы не ощущали: только вся власть из деревни уехала, ни райкома, ни сельсовета — ничего не осталось. Потом через нашу деревню недели две ехали машины, гнали скот — пыль стояла столбом! Все шло на восток… Самолёты летели — наших не было, только немецкие, разведчики. Я помогал женщинам строить на окраине деревни противотанковые рвы. В начале сентября мы увидели первый самолёт, который нас обстрелял. Потом мы узнали, что наш район уже оккупирован и скоро придут немцы.

—    А людей в деревне много осталось или кто-то уехал в тыл?

—    Никто не уехал. Все остались.

—    Первого немца помните?

—    Когда немцы в деревню пришли, все жители побросали хаты и убежали в построенные в огородах окопы. Мы тоже. Вот сидим мы с матерью, сестрами, соседями в окопе, мать и говорит: «Пойду, посмотрю, что там змеи немые делают». Пошла. Возвращается живая. — «Мать, тебя не били?» — «Нет, даже буханочку хлеба дали!», и кирпичик чёрного хлеба выкладывает. «Ну, думаю, пойду-ка и я схожу». Прихожу в свою хату, смотрю, комната перегорожена, солома насыпана и немцы на ней спят, а один у печи стоит. Я сел на лавку, думаю, надо разговор завести. Вижу, на стене гранаты висят. Решил поговорить про них. Наши-то гранаты маленькие, а у них такие «толкушки» здоровенные, что в пору свиньям корм толочь. Потянулся я за одной. «Большие у вас гранаты», — говорю. И тут он меня как из дома погонит. Так «отфутболил», что я ели ноги до окопа донес. Вот так: мать от немцев с хлебом пришла, а я с шишкой на лбу. На том дружба и кончилась! Немцы в сторону Москвы ушли, а мы — в партизаны.

ПАРТИЗАНСКАЯ ВОЙНА

—    Как организовалось партизанское движение?

—    Оказалось, что наш райком перебрался в лес, туда же подтянулись и люди, выходящие из оккупации. Пришли мужики из леса в деревню, организовали собрание. Мы, молодежь, были довольны — в партизаны пойдём! Так я стал воевать в партизанском отряде.

—    У вас было постоянное место дислокации?

—    Сначала мы просто по лесам ходили, воевали. Потом пришла зима, выпал снег, а ночевать негде, жрать нечего, выбрали мы место, давай копать землянки. Выкопали, спаслись от снега. Бочки какие-то нашли, установили в землянках печки — тепло стало. Чтобы спать, нары сделали...

—    А сколько человек в землянке жило?

—    Человек 40. А всего в отряде человек 250 было.

—    И женщины были?

—    Были.

—    Это были чьи-то жёны?

—    Нет, в основном это были молодые девчушки, которые хотели партизанить.

—    Чем они занимались? Помогали вам по хозяйству, готовили?

—    Готовить не из чего было. Питались мы чем придётся, кто что найдёт. А женщины тем же занимались, чем и мы: в разведку ходили, воевали…

—    А на зверя вы охотились?

—    Какое там! Зверя всего распугали, никого в лесу не было! Люди сами как звери по лесу бродили.

—    Вы все это время голодали…

—    И не только эти 2 года, мы всю войну голодали. Очень плохо было с обеспечением.

—    Мерзли?

—    Приходилось. Попробуй почти всю зиму прожить на морозе в 20-30 градусов! В  снегу ночевали. В разведку пойдем зимой, еловых веток наломаем и минут 15 спим на них. Больше нельзя — замёрзнешь.

—    Вши были?

—    Вшей было — кошмар! Донимали крепко.

—    С ними боролись?

—    А как же! Собирались вечерком: «Давайте, ребята, блох потрусим»! Разводили большой костёр, снимали рубахи, они над костром аж трещат, осыпаются. Прожарим одежду, и недели две нормально живём.

—    А болезни были?

—    Не было. Просто удивительно. Видимо, в критическом состоянии организм сосредотачивает всю свою внутреннюю энергию.

—    С женщинами какие отношения были?

—    Знаете, я не раз ходил с девушками в разведку, и никогда никаких любовных мыслей у меня не возникало. И между другими особых любовных интриг не было. Наверное, все мы чувствовали неволю, огромную неволю… Это сейчас мамка накормила, рубашку чистую дала, и пошел Ванька гулять, Вальку цап, туда сюда… А мы в неволе были. А ведь даже зверь в неволе не плодиться. Редко, когда это происходит. Также и у нас — редко между кем любовь возникала. В основном только шутили, играли. Приходим мы с разведки, а девки рубахи снимут, вшей колотят. Ну мы их пощиплем маленько. Они повизжат, и всё.

—    Значит, то, что почти в каждом фильме о войне есть любовная сюжетная линия — это домыслы режиссера?

—    Скорее всего. Может быть, кто воевал в более благоприятных условиях, тот имел возможность влюбиться, но не мы…

—    Но, насколько я знаю, вы со своей будущей женой на войне познакомились?

—    Мы с ней в одной деревне жили, вместе и в партизаны ушли. Но она не долго партизанила. Когда немцы деревни жгли, ей приказ был дан на обозе из деревни уехать. Но обоз тот немцы перехватили. Она в лес убежала и под груду сухих ветвей спряталась. Слышит, немцы с собаками идут. Подошёл один к куче и автомат на неё направил (они на всякий случай простреливали подозрительные места). Только он выстрелить хотел, она — раз, и лапки вверх. Хотела мирным жителем представиться, а забыла, что на поясе в сумке патроны лежат. Их обнаружили и увели мою Наталью в деревню. Потом, когда всех пойманных этапировали, она где-то на станции всё-таки сумела сбежать и так живой осталась.

—    Немцы её не били, не пытали?

—    Били шомполами.

—    А потом вы с ней где встретились?

—    Её в Польшу угнали, хотели на принудительные работы отправить. Но она перед комиссией две мухи поймала и проглотила, её на рвоту потянуло. Она сказала, что у неё эпилепсия, и её не взяли. А я с ней уже после войны в родной деревне встретился.

—    Давайте вернёмся к партизанскому отряду. Конфликты у вас в отряде были?

—    Нет, все жили дружно. Знали, что у нас одна беда, и у старого, и молодого.

—    И срывов психологических не было?

—    Ничуть. Все знали, никто за тебя воевать не будет. Как умеешь, а ношу тяни.

—    Личное оружие у вас какое было: наше или немецкое?

—    Трофейного оружия было много, да и нашего, которое отступающая армия побросала. Поносишь один автомат, патроны кончатся, отдашь его, а себе другой найдёшь. Был у меня тогда наган и «Парабеллум» немецкий. Я его у немца забрал. Было у нас такое задание: «выкурить» немцев из деревни. Разделили отряд на две части: одни должны были наступать, а другие отступающим немцам не дать уйти. Я во вторую часть попал. Вот расположились мы на окраине деревни, ждём. Слышим, стрельбы началась. Немцы побежали. Обошёл я ребят, выбежал на дорогу, бросил гранату, немцы как парализованные повалились. Тогда я и забрал себе «Парабеллум».

—    Какие у вас ещё были задания?

—    В основном командир давал задания разведать обстановку. Потом мы докладывали о данных разведки, и их по рации передавали на Большую землю.

—    Значит, связь с Большой землёй у вас была?

—    Конечно. С Большой земли на самолётах нам привозили газеты, почту.  Сбрасывали с неба. 

—    Вам, наверное, и диверсии на железной дороге приходилось устраивать?

—    Да, за 2 года наш отряд пустил под откос 11 поездов. Мы до того вошли во вкус, что, помню, произошла такая история. Вечерком, осенью 42 года, послали нас заминировать железную дорогу. Пришли мы на место: один минирует, другой помогает, а двое стоят, охраняют: один с правой стороны, другой — с левой. Сделали дело, отбежали в кусты, сидим, ждём, когда состав подойдёт, и фрицы под откос покатятся. Слышим, поезд идёт. Чух-чух-чух-чу-ч… И встал возле нас! Мы друг на друга смотрим. — «Что случилось»? А из леса к поезду немцы выскочили, лопочут, мину снимают. Видимо, когда мы мину ставили, они это видели, мы под мушкой у них были. Почему нас тогда не убили, ума не приложу…

—    А глаз на глаз с немцами встречались?

—    Было дело. Шёл у нас как-то бой, бились мы часов шесть. И вот кто-то в окопе говорит: «Смотрите, немцы рядом!». Мне интересно стало, я выглянул, смотрю, стоят два верзилы прямо у меня на мушке. А командир сказал: без команды не стрелять. Жду. Вдруг слышу, перестрелка началась, я выстрелил вслепую: «Бах! Бах!», смотрю, они метаться начали, от пуль прятаться. И тут я уже по цели стал метиться. А между нами противотанковый ров был, они в нем засели. А я уже в азарт вошёл, пополз туда, меня друг за ногу хватает: «Куда ты! Пристрелят!» Когда бой утих, командир отряда говорит: «Иди, посмотри, есть ли там немцы живые». А я боюсь, вдруг пристрелят. Но ведь командиру это не скажешь, надо идти. Поползли мы с одним парнем. Подползаем ко рву: в нем нет никого. На той стороне, слышим, немец стонет раненый. А ров глубокий, свежий, земля обваливается, одному не вылезти. Я был похитрее, говорю: «Борис, лезь вперёд, я тебе спину подставлю, а ты мне потом руку подашь». Думаю, если немец там живой лежит, он тебя хлопнет, а я жив останусь.

—    Так и получилось?

—    Нет, немец не стрелял. Он раненый был, мы его в овраг стянули, раздели. Мне почти ничего не досталось. Раз Борис первый полез, я на трофеи и не претендовал. Притащили мы немца к командиру и пошли на поле оставшиеся трофеи собирать. Стемнело. Ночь такая, что хоть глаз выколи. Луны нет. На два метра ничего вокруг не видно. Как-то получилось, что я один остался. Вижу, лежит немец на корточках, головой к земле. Обрадовался я, думаю, оружие, одежду сейчас заберу. Дурак был, не знал, что мертвые так не лежат. Я его за сапог, раз! А он голову поднимает и на меня с пистолетом. Это мгновение целую вечность длилось. Он выстрелил, но я отскочить успел. Только винтовку свою я на земле возле немца оставил, как без оружия возвращаться? Пришлось за ней обратно ползти. Пополз я в сторону немца, и тут мне в руки винтовка немецкая с патронами попалась. А потом и немца я увидел, убил. Винтовку свою нашёл, автомат немецкий, пистолет взял, в немецкую форму с орлами облачился. Повезло мне тогда! Вернулся с трофеями, гордый, командир меня в пример другим ставил, надо говорит, воевать, как Переплётов… (Эх, знали бы в отряде, какого я страху тогда натерпелся!)

—    Значит, не все геройские поступки от героизма идут?

—    Да, героизм часто был случаен. На войне быть героем приходилось поневоле. Враг был беспощаден — беспощадны были и мы к нему. Не ты его, так он тебя.

—    Потери у партизан большие были?

—    Сначала все удачно было. Наш комиссар очень берег людей — пока сам все не разведает, не разрешит операцию.

—    Неужели ваш партизанский отряд за все это время ни разу не обнаружили немцы?

—    Обнаружили, окружили. Мы трое суток тогда бились. Был я на волоске от смерти. Отправил командир меня и девушку одну из отряда на разведку. Только отошли мы с ней метров 100 от лагеря, слышу, из-за дерева по-русски: «Стой! Пароль!». У нас так пароль не спрашивали. У нас говорили: «Стой! Пароль! Три!», и ты должен был цифру сказать, чтобы в сумме 11 получилось. Ну, думаю, всё — отвоевался я. «Настя, —  говорю, —  бежим!» Побежали мы с ней, я на ходу стал автомат с плеча снимать, и диск на землю уронил. Ну, думаю, хоть убейте меня, а диск я подниму! Пули мимо только так свистят. Но диск я поднял и дальше бежать. Не задело нас тогда. Думаю, немецкий патрульный нас пожалел, раз по-русски говорил, значит, скорее всего, он полицаем был.

—    Вышли вы тогда из окружения?

—    Да. На третий день осады собрал командир отряда всех, у кого есть автоматы (нас человек 40 оказалось), сказал, когда немцы начнут наступать, обойти их и ударить с тыла. Так мы и сделали, зашли с тыла и как стали их «писать». Они пушку бросили, кухню, разбежались все. Потом в деревне долго рассказы ходили о том, как мы их побили. Говорят, думали, что на повозках мясо везут, а это окровавленных немецких раненных везли.

—    А те, кто в деревнях остался, как при немцах жили?  Сильно фрицы зверствовали?

—    Не скажу, что сильно. Если немцы  узнавали, что у кого-нибудь сын или муж партизанят, то заставляли идти в лес и привести его домой. Вот выйдет старуха на горку за деревней и кричит: «Миколай, иди домой!» А где ж тут докричишься… Немцы очень сильно злобствовали осенью 42 года: угнали всех жителей, пожгли деревни.

—    Население вас поддерживало?

—    Без населения мы бы не прожили. Они нам прокормиться помогали.

—    А с самолётов вам еду сбрасывали?

—    Только в начале 43-го к нам стали летать самолёты, поддерживать немножко: скидывали продукты, патроны, взрывчатку. А до этого 2 года и одежда, и обувь, и оружие — все было немецкое. 

—    В партизанах у вас был фольклор, гармонь, песни?

—    Особо не было. Анекдоты только рассказывали. Например, такой анекдот у нас ходил: встречаются русский с американцем, русский спрашивает: Чтобы ты сделал, если б Гитлера поймал? — Я б ему голой задницей на муравьиную кучу посадил! — А ты, Вань, чтобы сделал? — А я бы кочергу раскалил и холодным концом в зад засунул! — А почему холодным? —  А чтобы союзники не вытащили!

—    Хорош солдатский юмор! А с предателями приходилось разбираться?

—    Да. Стихия, анархия не допускалась. Особый отдел и в партизанах работал. Сидим мы, помню, как-то в землянке, разговариваем. Был у нас один Ваня, вот он и говори: «Чего это мы тут в земле голодом сидим! Вон немцы приглашают, хлеб дают, переходите только»! И так весь вечер сидел, гундел. На завтра утром пошёл я в туалет, смотрю — ноги торчат. Пригляделся — Ваня лежит убитый. Больше об этом никто не заикался.

—    В плен боялись попасть?

—    Боялся! Страшно боялся!

—    А как закончилось ваше партизанство?

—    Пошли мы осенью 43-го в разведку и видим, едут верховые к озеру, коней поить. Смотрим, свои! «Здорово, ребята!», — говорим. — «Здорово!» — «Вы откуда?!» — «Да из Красной Армии мы, на Токаревке наш отряд стоит». Мы на Токаревку. И правда, наши на станции. Встретили нас, накормили. Пошли мы к командиру отряда, доложили. Повели нас в райцентр, записали. Кого дома тогда оставили, а кого в Армию забрали. На этом одна война — партизанская — для меня закончилась. И началась другая…

ДРУГАЯ ВОЙНА

—    В каком звании вы пришли на фронт?

—    Когда прибыли на фронт, был со мной дружок один. Тертый калач. В плену был, сбежал, потом партизанил и вот сейчас на фронт попал. Он мне и посоветовал: «Говори, что связистом в партизанах был». —  «Так ведь я ничего в этом не понимаю!» — «Не беда, — говорит, — научишься!» Так я стал связистом. Быстро вошёл в курс дела. Войну закончил старшим сержантом.

—    Где началась для вас война в рядах Красной Армии?

—    Фронт шел как раз от Курской дуги. Пошли мы дальше, к Орше. Там наши силы выдохлись, встали мы в обороне и простояли 9 месяцев, всю зиму. А зима холодная была, снега мели. Сидим мы в траншеях в поле, ни лесочка кругом, ни кусточка. Земля на поле вся перекопана — картошку солдаты голодные копали. Кормили нас очень плохо: вечером приходил старшина с солдатами, приносили в термосах баланду. Пол-литра баланды и буханка хлеба на троих — вот и весь паек.

—    А боевые 100 грамм были?

—    Редко. В основном это была привилегия офицеров, разведчиков.

—    А быт как был налажен?

—    По-солдатски. О комфорте и говорить нечего. Весной ходили мы по траншеям по колено в месиве. Земля, как тесто на блины, вязкая была. Ни переобуться, ни просушиться. К вечеру морозец ударит, шинели колом стоят, идёшь по траншее, а шинель об стенки: «Грык-грык-грык». Вместо ламп (в них же горючее надо заливать, а где его взять?) у нас кабель телефонный горел. Его к стенке прижмёшь, запалишь, и он горит. Воняет правда, но, ничего, привыкаешь.

—    В баню ходили?

—    Очень редко. Утром выйдешь снегом умываться, три раза теранёшь лицо и все. А снег после умывания чёрный-чёрный…

—    Домой часто хотелось?

—    Хотелось. Помню, как-то говорит мне командир роты: «Пойдем, Переплетов, сходим в санроту». А санрота у нас была километра за три, в овражке. Пошли мы (я в качестве охранника). А на дворе лето, солнце светит, птицы поют. Вот, думаю, пошёл бы я так отсюда до самого дома, никакого транспорта мне не надо. Замечтался так… Но не надолго. Бытовые вещи гораздо важнее были: смотрю, рядом с санчастью рота стоит: танки, орудия, солдаты, моряки… А нас в роте 14 человек всего. Спрашиваю я у командира: «Отчего так?» — «Подкрепление это, — говорит, — скоро в наступление пойдём». И всё — мысли сразу о наступлении.

—    А неожиданные встречи на войне у вас были?

—    Были. Интересно всё-таки на войне получается. Когда я был ещё пацаненком, привозили нам в деревню кино. Мы тогда с ребятами киномеханика кумиром считали, не отходили от него не на шаг, все его поручения выполняли, «невест» подыскивали. И вот отправили меня как-то в разведку с боем. Идти надо было ночью. Часа в два дверь в землянку открывается, и мне говорят: «Вот тебе, Переплётов, напарник». Я смотрю, а это тот самый киномеханик. Обрадовался я: «Терезов, привет!» Но нам уже некогда было разговаривать, пошли мы на задание. Ворвались мы в немецкую траншею, наладил я связь, а комбат орёт в трубку артиллеристам: «Добавьте огонька!» Они и добавили, и всё — замолчал телефон. Перебили связь где-то. Пошёл Терезов связь налаживать, и до сих пор ходит. Не удалось нам с ним тогда поговорить. Я и сам-то из той переделки еле выпутался: всех наших немцы перестреляли, а я привязал винтовку, катушки с кабелем к ногам и пополз к нашим. Доползу, думаю, до ржи (поле метров за 600 было), а там — спасён. Дополз. А рожь уже выколосилась, по шелесту стеблей меня слышно, только зашевелюсь —  автоматная очередь: «тю-тю-тю». Но выполз я всё-таки. Один из батальона в живых остался. Потом ещё человек 10 раненых во ржи нашли ночью. После этого задания вызывают меня к начальнику батальона. — «Расскажи, как дело было». Я рассказал. Он достаёт Орден Красной Звезды и мне на грудь вешает. Я думаю: «За что?» Прихожу в землянку, на груди Орден, и партизанская медаль у меня уже была — было чем гордиться.

—    Какие ещё события запомнились?

—    Был у меня на фронте случай. Когда пошли в наступление под Минском, немцев пленили — ужас! Повели их по тракту Москва-Минск, конца краю колоннам не видно, кажется, с Берлина они и до самой Москвы тянутся. Мы с одним парнем вывели из колонны человек шесть поговорить. Офицер среди них был, важный такой, в очках. Я ему по очкам карабином постучал и говорю: «Что, немчура, теперь попадёшь ты в Москву, а мы — в Берлин»! И знаете, точно тех немцев  по Москве провели.

—    И за всю войну вас даже не разу не ранило, и в госпитале вы не были?!

—    Не был. Мне как говорится, ангел-хранитель помогал.

—    Вы верующий?

—    Да.

—    А в войну люди молились Богу?

—    Молились. Я сам молился, в мыслях: «Пронеси, Господи, пронеси!»

—    От «особого отдела» вас тоже ангел охранял?

—    Случалось мне туда попадать. Послали нас как-то ночью на передовую траншею копать. А весна, ночь тихая-тихая, воробей клюнет, и то слышно. Любоваться такой погодой… Пришли мы на место, слышим недалеко лопаты стучат. Прислушались: немцы лопочут. «Слышь, ребята, — говорю, — немцы тоже траншею копают». «Молчи, — говорят, — услышат»! А я: «Пусть услышат, хоть поговорим с ними!» — «Да ты что!» А я то ли смелей, то ли дурней был — не знаю. Давай кричать: «Эй, фриц, иди к нам»! Слышу мне в ответ на русском языке: «Иван, иди к нам»! Я ему: «Да какого … ты хочешь, в Берлине встретимся!» — «Дурак»! На том репертуар был окончен. Они всю ночь копали, и мы копали. Пришли мы под утро в  часть, я спать лег. Вдруг слышу, меня кто-то за ботинки тянет. —  «Вставай, говорит, пошли». Ну, думаю, в штаб идти надо, опять связь, наверное, где-то оборвалась. Подходим к штабу, а мне: «Не туда!», и на дверь в особый отдел показывают. Ну, думаю, попал! Захожу, вижу: сидит лейтенант, весь в ремнях, одет с иголочки. Гильза на столе вместо свечи горит. —  «По вашему приказанию прибыл»! А мысли в голове нехорошие. «Садись», — говорит. Первый вопрос: «Вы где сегодня ночью были»? — «На левом фланге траншеи копали». — «А ночью с немцами переговаривались»? Что мне тут отвечать? Отпереться, думаю, не получится. Стал правду говорить. Рассказал ему то же, что и вам сейчас. Он выслушал и спрашивает: «И больше ничего»? — «Больше ничего»! — «Можете быть свободны»!

—    Тогда особый отдел, наверное, жутко боялись…

—    Ещё бы! Чтобы там про Сталина анекдот рассказать, Боже упаси! Сразу под трибунал попадёшь!

—    После трибунала в штрафную роту отправляли?

—    Кого как, кого в штрафбат, а кого сразу расстреливали. Помню, как-то построили нас на расстрел трёх солдат, которые дезертировали. Зачитали приказ, дали нам команду: «Кругом»! Мы повернулись, слышим — автоматная очередь. — «Разойдись»! А их уже закапывают.

—    В бою много солдат гибло?

—    Знаете, бой такая штука, что не замечаешь, сколько наших, сколько немецких солдат гибнет. Когда наступаешь, некогда тебе по сторонам смотреть. А после я никогда на поле боя не ходил, не видел.

—    Значит, вы воевали только на одном фронте, вас никуда не перебрасывали?

—    Не перебрасывали. В основном на разных фронтах воевала «элита»: лётчики, танкисты. А так как я — пехота, я на одном фронте воевал — на Западном. После Курской дуги участвовал в операции «Багратион» по освобождению Беларусии. Лукашенко не забыл, в этом году поздравил всех ветеранов с Победой. Пришли ко мне недавно, медаль юбилейную за освобождение Беларусии вручили.

—    Где вы закончили войну?

—    Возле Кениксберга. Немного до него не дошёл.

—    А после вы домой поехали?

—    Нет, меня из-под Кенигсберга в танковое училище направили в Рыбинск. Там были шестимесячные курсы — готовили  младших лейтенантов, командиров танка, чтобы снова отправить на фронт. Это ВОВ закончилась, а вторая мировая ещё продолжалась. Но осенью война с Японией закончилась, и нас перевели на «мирный» режим обучения: 2 года. Ну, думаю, не хочу я ещё два года тут «пахать». И стал делать все, чтобы меня отчислили, а потом домой поехал.

ПОСЛЕ ВОЙНЫ

—    Когда вы в родную деревню вернулись, дома вашего, наверное, не было…

—    Не было. Всё немцы сожгли. Заново все строили.

—    Государство вам помогало?

—    Давали нам бесплатные делянки в лесу, лес на строительство рубить. А рубили, строили все сами. Где родные, где соседи помогали. Сеяли свеклу, гнали самогонку. Кто за самогонку помогал.

—    Хозяйство завели?

—    Да, дети как раз пошли, молоко надо было. Помню, я сам за коровой на базар ходил. Денег мало было, купил старую коровку. Думаю, двух телят она нам ещё даст, а там детки подрастут. Так и вышло.

—    Кем вы после войны работали?

—    Я работал в колхозе, потом закончил Брянскую сельскохозяйственную школу, получил диплом агронома. Стал председателем колхоза.

—    Были в партии?

—    Был, но меня выгнали. Не угоден я стал в райкоме. Когда работал председателям, выдал в голодный год населению муки по 2 килограмма. Стали под меня «копать», говорили, что Переплётов пьяниц вокруг себя собрал. Как народ за меня не заступался, сняли меня с председателей, уехал я из колхоза, а перед отъездом зашел в райком и билет партийный на стол положил.

—    После войны с фронтовыми товарищами связь поддерживали?

—    Да я практически всех друзей на войне потерял. Не с кем было общаться.

—    А вообще с ветеранами общаетесь?

—    Конечно. Я как увижу, что человек фронтовик, сразу пытаюсь узнать, как, что, где воевал, может быть вместе где-нибудь были… Однажды у меня такой случай был: поехал я семьей в райцентр, сын говорит: «Пойдем, папка, в тир пострелять»! Пошли. А там распорядитель: здоровый мужик. Смотрю, а у него Орден Отечественной Войны на груди. Я его спрашиваю: «Ты где, друг, воевал»? — «Да везде! Я и на Белорусском фронте был, и на Украинском». Думаю, так только лётчиков перекидывали, танкистов. — «В каких же ты войсках воевал»? — «В трибунале»! Ну, думаю, нашёл себе друга, который солдат расстреливал.

О РАЗНОМ

—    Вам после войны война не снилась?

—    Снилась долго! Снилась ужасно! То я от кого-то убегаю, то кого-то догоняю, кого-то ищу…

—    Фильмы про войну смотрите?

—    Смотрю.

—    И как, насколько правдоподобно?

—    Знаете, я вам рассказал особенности той войны, которую видел я. Про партизанство рассказал и про фронт: это две большие разницы. В других местах и война была другой и, думаю, во многих  фильмах правда показана. Хотя я вообще больше люблю про войну читать, чем смотреть. Медведева «Сильные духом» читали?

—    Нет.

—    Почитайте, хорошо написано, живые воспоминания. У Твардовского в «Василие Тёркине» тоже правдиво война показана.

—    Как вы к Сталину относитесь? На самом деле, как раньше говорили, мы благодаря ему войну выиграли?

—    Нет! Сталин — трус! Он растерялся в начале войны, многие из-за этого тогда погибли. А какой ужасный у него был характер! Сколько он народу расстрелял: военноначальников, политиков, учёных… А простые люди как его боялись! Хоть слово против власти скажешь и всё — враг народа.

—    А благодаря чему, на ваш взгляд, мы войну выиграли?

—    Благодаря людям. По себе знаю: воюешь, кажется, войне ни конца, ни краю не видно. А воевать надо. И как бы то ни было, люди за Родину воевали.

—    Как Вы относитесь к Чеченской войне?

—    Бессмысленная война, ненужная. Просто наше правительство очень недальнозоркое. Если бы я был президентом, закрыл бы сейчас чеченскую границу так, чтобы туда и мышь не пролезла. Живите, сами по себе, а мы сами по себе. Вот и всё!

—    А к современной Армии как относитесь?

—    Думаю, что всё зависит от командования. Если раньше командир знал всех своих солдат, кто что стоит, то сейчас дедовщину развели. Один «червяк» попадётся и весь взвод будоражит. Командир взвода должен этого «червяка» изловить, и нарушения пресечь! А то сейчас командиры живут на квартирах, ничего не видят, не знают, и знать не хотят. И солдаты сами себе хозяева.

—    А служить мужчине, по вашему, надо обязательно?

—    Служить надо. Ещё не перевелись у нас террористы, диктаторы, враги. Они и не переведутся. Надо, чтобы армия у нас была сильная, компактная, дисциплинированная. Тогда нашу страну будут уважать и бояться. Поэтому, два года отслужить, я думаю, должен каждый.

—    Что бы вы пожелали нашей молодёжи?

—    Об этом много книг написано, учителя этому в школе учат: не быть Обломовым, любить и защищать близких, Родину.

—    А что вы пожелаете ветеранам?

—    Здоровья! И поздравляю с Победой!

Мы вас тоже поздравляем и желаем крепкого здоровья!

1607

Комментарии

Добавить комментарий

Размещая комментарий на портале, Вы соглашаетесь с его правилами. Проявление неуважения, высказывания оскорбительного характера, а также разжигание расовой, национальной, религиозной, социальной розни запрещены. Любое сообщение может быть удалено без объяснения причин. Если Вы не согласны с правилами – не размещайте комментарии на этом ресурсе.

CAPTCHA на основе изображений
Введите код с картинки