Она негромко рассказывала о том, что узнала и увидела в те годы. И глаза ее то сияли, когда она показывала фотографии фронтовых подруг, то были внимательными, когда она провожала воспоминания о боях за Сталинград, то становились зоркими, когда она прищуривалась, точно встречая советские самолеты.

И звали ее на войне за эти красивые глаза черноглазая, чернобровая. Одну мысль повторяла на все лады: везде было тяжело — и на фронте, и в тылу. А напоследок сказала: «Обэтом рассказывать неудобно: кто сам знает, кто не поверит, а кто и обругать может». Накануне праздника Победы мы беседовали с Анной Никоноровной Десюкевич, ветераном войны, лейтенантом медицинской службы.

Корр.: Анна Никоноровна, Вы помните, как началась война? Что Вы делали в тот момент?

А.Н.:Война началась неожиданно, как снег на голову. В это время я сдавала экзамены в фельдшерско-акушерской школе г. Троицка, собиралась в институт. Думала, поеду в Свердловск, поступлю в медицинский на свою любимую гинекологию. Хотела врачом-гинекологом стать.

Корр.: И не получилось?

А.Н.:Какой там! Даже в институт не заходила. Весь наш выпуск фельдшерско-акушерский забрали. Дали доучиться и сразу отправили. В январе 1942 года уехала на фронт.

Корр.: Сколько Вам было лет?

А.Н.:У меня день рождения 23 июня. В 1941 году исполнилось 19.

Корр.: Как Вы такая молодая попали на фронт?

А.Н.:Когда направили после экзаменов в Челябинскую область, сначала все наши думали, что на работу, оказалось — в военкомат и на фронт. Не успели опомниться и попрощаться толком, усадили нас в вагоны с соломкой и отправили. Ехали мы очень долго, до сих пор помню ту дорогу. Во время пути несколько раз попадали под бомбежку.

Корр.: Где Вам довелось служить?

А.Н.:Призвали меня медсестрой в отдельный 16-й батальон аэродромного обслуживания 2-го смешанного авиационного корпуса 1-го Украинского фронта.

Корр.: Госпиталь, в котором Вы служили, был армейский или фронтовой?

А.Н.:Служила я всегда на передовой, на первом фронте.

Корр.: Что нужно было делать?

А.Н.:Мое дело — оказать первую медицинскую помощь и дотащить до места, где собирали раненых, это был даже не лазарет, а хата какая-нибудь. Потом их отправляли в тыловой госпиталь на лошадях или машинах.

Корр.: Раненых на себе выносили?

А.Н.:Да, таскали. А ребята, знаете, какие здоровые бывали, да на них еще столько навешано — оружие, патроны, вещмешки. Вот и тащишь. Очень тяжело. Я не знаю, откуда силы брались. Иной раз солдаты сами просили бросить, оставить, но это — ни в коем случае. И речи не было об этом, даже если солдат без сознания. Откуда мы знаем, может, он выживет?

Корр.: К виду смерти можно привыкнуть?

А.Н.:О смерти и думать было некогда. Думалось всегда о человеке, чтобы он выжил. Даже если он уже не подает признаков жизни, все равно его нужно дотащить к врачам. Живой он или неживой, меня не интересует. Он — человек. Будет ли он дальше жить, будет ли с руками, с ногами — это уже дело хирургов.

Корр.: Анна Никоноровна, война для Вас прошла на одном месте или место дислокации менялось?

А.Н.:Конечно, менялось. Мы шли вместе с передовыми частями армии по линии фронта.

Корр.: Насколько я знаю, Вы были медсестрой в Сталинграде?

А.Н.:Да, была. Помню, что зима в тот год стояла холодная. Бои за город велись жестокие, и раненых было столько, что некогда было ни спать, ни есть, даже думать о чем-то, кроме своей работы было некогда. Мы перевозили раненых через Волгу на самолете, а его кидало из стороны в сторону из-за бомбежек. Я только все время помнила, что плавать не умею, боялась, что упадем. Ничего, все обошлось. Меня потом спрашивали: «Волгу-то видела?».  Какую там Волгу! Я и не  поняла, что там: все плывет, горит, шумит. Танки бьют, «катюши»бьют, дым, огонь — ничего не разберешь. Волга вся развороченная была, красная от пожаров и от крови. Очень страшно.

Корр.: Какой самый незабываемый момент? 

А.Н.:Самое страшное было, когда меня во время бомбежки взрывной волной выбросило и засыпало снегом. Сапоги на мне были солдатские, большие, велики. Один сапог вообще слетел неизвестно куда, а второй — остался на ноге. Вот по этому сапогу меня нашли и раскопали.

Корр.: Долго Вы пробыли под снегом?

А.Н.:Даже не знаю. Тогда меня контузило и я сознание потеряла, только когда пришла в себя, испугалась, что могли не найти.

Корр.: Немцев Вам приходилось лечить?

А.Н.:Нет. Нам своих хватало. Для этого был особый отдел, засекреченный.

Корр.: В перерывах между боями как проходило время?

А.Н.:Ой, о чем Вы говорите! Я вообще не помнила — была это ночь или день, все горело, все шумело, особенно как «катюша»начнет бить, так думаешь: лопнет земля. Правда, и к этому привыкла. Кто стреляет, какие самолеты летают — наши или немецкие — уже неважно. Наше дело — человек.

Корр.: Какие были взаимоотношения между людьми? Между солдатами и медсестрами, между командирами и подчиненными?

А.Н.:Каждый делал свое дело. Конечно, старались поддерживать друг друга — русские же люди. А так меня ласково звали: сестричка, черноглазая, чернобровая.

Корр.: Завязывались ли знакомства, дружба на войне, может быть, адреса оставляли друг другу?

А.Н.:Да что Вы! Не до этого. Некогда было всем, тяжело. Об этом и не думали. Уже после войны искали друг друга, находили. 

Корр.: Война тяжелая и жестокая, любому человеку, чтобы не сойти с ума от происходящего вокруг, нужна поддержка. Как поддерживали состояние духа, настроение?

А.Н.:Только человеческим отношением друг к другу. И жалеть друг друга некогда, а слово доброе услышишь — и на душе хорошо.

Корр.: В таких условиях, наверное, слова выбирать не особенно приходилось, вырывались крепкие словечки?

А.Н.:Нет, никогда. Солдаты, военные ругались, конечно, но мы и внимания не обращали.

Корр.: Неужели не было таких случаев, когда солдаты, медсестры отказывались выполнять свою работу, потому что нет больше сил?

А.Н.:Нет, я не помню такого. Все честно служили. Скажут: иди — идешь и делаешь. Не умеешь — научат. Все в нашей роте добросовестно выполняли свою работу. Помню, одного узбека ранило в живот. Я снимаю с него штаны, а там калу полно. Мне положено проверить, есть ли еще ранения, а он мне: «Дочечка, не кивиряй, не кивиряй, там не болит». А мне обязательно нужно посмотреть, вдруг там раны еще есть. Всякое бывало.

Корр.: Болели ли солдаты гриппом, ОРЗ?

А.Н.:Нет. У нас таких больных не было, только раненые.

Корр.: А у Вас были ли на войне счастливые моменты?

А.Н.:Наверное, это знакомство с мужем. Я уж и не помню, как мы познакомились. Он сам появился откуда-то. У него, наверное, была любовь — ревновал меня к каждому. Он был дальним бомбардировщиком. Прилетит и орет на весь фронт: «Анечка, я тебя люблю!». Три наряда однажды за это получил (улыбается).

Корр.: И как удалось Вам не разлучиться на войне?

А.Н.:Он всегда прилетал ко мне. Мне девчонки говорят: «Аня, Горшок твой прилетел» — фамилия у него Горшков. Вместе были — на пять минут не оставлял, готов был на замок меня запирать, чтобы не украл никто. Так и домой потом вернулись.

Корр.: Где и как застала Вас весть об окончании войны?

А.Н.:В рядах 1-го Украинского фронта, где я и служила. Радовались мы победе очень, только домой попали еще не скоро. Война кончилась, мы продолжали служить, потому что были хорошо подготовлены. Отправляли нас в Польшу, Чехословакию, Австрию, Венгрию, в этих странах мы выбивали части фашистов, бандеровцев, власовцев, других подонков. Тогда тоже было страшно даже по улицам ходить, потому что они маскировались.

Корр.: Ваше отношение к Сталину тогда и сегодня?

А.Н.:Я просто удивлена, почему сейчас так много говорят против Сталина. Мне кажется, только он нам помог. Командующий нас собрал и приказ дал: вперед, ни шагу назад! — и шли, а что было делать? Хоть боялись его, а такую войну выиграли! Мне кажется, не было бы Сталина — не было бы победы!

Корр.: В каком звании Вы закончили службу?

А.Н.:Лейтенант медицинской службы.

Корр.: Когда Вы вернулись домой?

А.Н.:В 1947 году приехали с мужем в Свердловск. Такой голод был! Ходили в поле, копали оставшуюся гнилую картошку. Работала я в Свердловске старшей медсестрой в Октябрьском роддоме, потом — старшей сестрой в областной больнице Свердловска, затем уехала на Север и работала старшей сестрой в железнодорожной больнице Советского, оттуда и на пенсию ушла.

Корр.: Анна Никоноровна, что лучше: молодость на войне или старость в мирное время?

А.Н.:Вы себе не представляете, что такое война, когда бои идут! Такой грохот и вой, все внутри переворачивается, но обязательно нужно выжить. И после войны голод нужно было пережить. А в те послевоенные времена, когда пришли с фронта, мы в подвале жили, никаких квартир нам тогда не давали. А жить нужно было так, чтобы все дети выросли нормальными людьми, достойными. У меня дети хорошие, внуки, правнуки. Я рада за свою семью, за своих детей. Они молодцы — и мне хорошо.

Корр.: Как Вы считаете, современная молодежь способна так самоотверженно встать на защиту Родины, как сделали это Вы?

А.Н.:Сомневаюсь. Может быть, они не видели горя, поэтому так себя ведут. Нельзя, конечно, проверять на крепость таким испытанием, как война, но надеюсь, что если такое случится — встанет наша молодежь вружье, ребята-то хорошие.

Корр.: Все ли обещания сдержало перед Вами государство: квартира, пенсия?

А.Н.:Да. Я довольна. Правда, в очередь на квартиру мы не встали — дом большой, места всем хватает. В прошлом году на 9 Мая мы с дочерью ездили в Москву. Бесплатный проезд, концерты, прогулка по Москве-реке. Очень понравилось. Особенно тронуло в столице отношение к нам, ветеранам. У меня даже есть любимое фото: там я и случайный прохожий запечатлены вместе (см. фото на обложке газеты).

Материал подготовила С. Пахтышева.