Что я могу сказать о войне и Победе? Все уже написано, рассказано. Но при этом столько наворочено фальсификаций и искажений, что возникает желание, пока еще жив, дать хоть в ничтожном масштабе правдивую картину. И прежде всего — опрокинуть двойную ложь, вырастающую с угрожающей быстротой год за годом: с одной стороны получается, что сталинское руководство подготовило страну к войне, перед нападением Гитлера успело резко поднять обороноспособность СССР, а с другой стороны — якобы из-за внезапности нападения многое было сразу же потеряно. У врага оказалось огромное превосходство, чуть ли не задавили нас немцы лавиной танков и самолетов.

И то, и другое неверно. Мой тезис таков: страна была к войне не подготовлена вследствие порочной и, говоря тогдашним языком, объективно вредительской политики Сталина, обезглавившего Красную армию накануне войны. При этом и танков и самолетов было гораздо больше, чем у немцев, и качество их по большей части было не хуже, а лучше, и никакой внезапности не было, абсолютно все, кроме Сталина, не сомневались, что война начнется не сегодня-завтра, но страх перед начальством (следствие репрессий), боязнь проявлять инициативу, низкий уровень командного состава, непрофессионализм, бестолковость, неразбериха — все это сыграло роковую роль.

Ведь как готовились к войне? В песне «Если завтра война» из фильма, по которому мы, мальчишки, представляли себе будущую войну, лейтмотивом были слова «малой кровью, могучим ударом», а один куплет кончался словами: «и помчатся лихие тачанки».

«Да, тачанками думали воевать, как в девятнадцатом году,»​

и неслучайно в начале войны Сталин назначил командующими войсками трех направлений своих старых дружков, «командиров-конников»Буденного, Тимошенко и Ворошилова, которых немецкие генералы моментально разбили в пух и прах.

Весь ужас в том, что ведь все были так приучены верить любому официальному слову, что нисколько не сомневались: так и будет, за пару недель победим. И первые дней десять после 22 июня мы все беспрерывно обменивались «новостями»: вошли в Восточную Пруссию и Польшу, на днях возьмем Варшаву и Кенигсберг.

Мне как раз исполнилось 15 лет, и я, дежуря на крыше в составе добровольной пионерской дружины, гасившей немецкие зажигательные бомбы, с досадой думал, что на войну попасть не успею. Но война затянулась, в 18 лет я надеялся, что успею повоевать, уже прошел подготовку и имел военную специальность минометчика, услышал, что мой год — 1926-й — начинают призывать. Я подал заявление в военный комиссариат Советского района с просьбой зачислить меня в армию, получил резолюцию военкома: «В просьбе отказать как бойцу МПВО, имеющему отсрочку от призыва». Как рабочий Теплосети Мосэнерго, я состоял в отряде Московской противовоздушной обороны. И до конца войны работал в Теплосети, и вот наступил этот день, 9 мая, и я плясал и пел на Красной площади. Видел счастливые лица, подбрасывал в воздух вместе со всеми немногочисленных фронтовиков, а также офицеров американской военной миссии; ведь разве можно было забыть, что только американское продовольствие осенью 1942 года спасло нас от дистрофии.

Но что такое эта война, я узнал из первых рук, когда еще в начале 1942 года работал санитаром в эвакогоспитале на улице Разгуляй. Долгие беседы с ранеными, прибывшими главным образом из-под Ржева, который Красная армия пыталась отбить у немцев почти полтора года, положив там, как потом подсчитали, минимум 700 тысяч человек. Рассказы одинаковые, как под копирку: «Нас гонят из леса на голое поле, снег, немец кладет мины в шахматном порядке, кого ранят – хана, санитар до ночи не подползет, а мороз –20 градусов». Ни один из раненых не был на фронте больше пяти дней. Но это не предел. Мой сосед по квартире Марлен Попов, раненный в Сталинграде, рассказывал, что никто из бойцов, лечившихся в его палате, не был на передовой больше двух суток; подсчитано, что в периоды самых ожесточенных немецких штурмов в Сталинграде средняя продолжительность пребывания рядового бойца пехоты на передовой составляла семь часов. В стихотворении Бориса Куняева «Танковый десант», опубликованном в журнале «Дружба народов» (автор сам бывший автоматчик из тех, кого усаживали прямо на броню танка, шедшего в атаку), — такие слова: «Когда ревут стальные полчища, взвалив десант на бычьи спины, то командир живет лишь полчаса, а рядовые – половину». И конец:«Атака длилась меньше часа. В живых от роты — двое раненых».

Каждый вечер слушал по каналу «Культура» передачу «Моя великая война»,

«и в каждом выпуске фронтовики говорят одно и то же: «Через несколько дней от дивизии осталась одна треть» или «Утром нас было 45 связистов, к вечеру осталось двое» и т.д.»

В течение первых трех лет соотношение потерь было в среднем один к пяти, а в самых страшных местах (Мга, Синявино, Невский пятачок, Мясной Бор) — один к десяти. И только с середины 1944 года все стало меняться, и с каждым месяцем потери немцев росли катастрофически, все больше превышая наши, так что поля и леса под Берлином и Кенигсбергом были сплошь покрыты их трупами. Но это — конец войны. А в целом баланс жуткий.

Как можно не признавать очевидной истины: чем сильнее враг, тем ценнее победа. А немец был силен, как никто. В октябре 1939 года, после победы над Польшей, Гитлер заявил, выступая на партийном съезде (цитирую по памяти, прочел в газете «Правда», эта речь фюрера, сталинского союзника, была напечатана почти целиком): «Мы создали армию, которая — я могу сказать это открыто — не имеет себе равных в мире». Гитлер был прав. Такой армии, как вермахт, с которым мы столкнулись в 1941г., не было никогда. Знаменитый танковый генерал Гудериан, дошедший до Тулы (правда, так и не взявший ее), писал, что в первые годы войны любая германская дивизия могла победить втрое превосходящего по численности противника.

Констатировать это — отнюдь не значит клеветать на нашего солдата или принижать его.

«Наоборот, честь и хвала нашим воинам, сумевшим одолеть такого врага.»​

Речь ведь не об их отваге и героизме — кто же будет это отрицать — а об уровне подготовки, о выучке, профессионализме, умении наладить взаимодействие родов войск, четкости и точности действий всех винтиков военного механизма. Здесь немцы были гораздо выше. Более того: у немецких летчиков было намного больше налетанных часов при обучении, чем у наших, даже если наши самолеты были лучше; отсюда разница в потерях. Как пишет академик Юрий Рыжов, потери нашей авиации «были в три с лишним раза больше, чем у немцев» («Новая газета», 15.04.2015). И в немецких танках сидели водители гораздо более опытные, умевшие лучше маневрировать, и наводчики, более точно попадавшие во вражеские танки, что компенсировало слабость немецкой брони по сравнению с нашей.

«Наши демагоги, генералы, доктора наук, литераторы буквально лезут на стенку от ярости, когда слышат, что наши потери были больше, чем у немцев; ведь это кладет тень на Сталина, а им важно реставрировать сталинизм. Главное — доказать, что сталинское руководство было на высоте.»​

А надо отличать объективное, неизбежное от того, что было результатом пороков системы. Не приходится удивляться катастрофам и потерям первых лет войны. Наоборот, надо дивиться и восхищаться: да, многие драпали и паниковали, сдавались в плен и дезертировали, но в целом нечеловеческие усилия, стойкость и самоотверженность, героизм бойцов и командиров Красной армии приносили свои плоды: генерал Гальдер, начальник генерального штаба сухопутных сил Германии, в своем дневнике уже в сентябре 1941 года писал: «В среднем каждый день в Восточной кампании мы теряем 196 офицеров», а в июне 1942 года констатировал, что за год войны вермахт потерял «1 миллион 300 тысяч человек, или 40,62 процента своего состава на Восточном фронте… На отдельных участках экипажи танков противника покидают свои машины, но в большинстве случаев запираются в танках и предпочитают сжечь себя вместе с машиной».

Того, что совершила Красная армия за этот страшный год, не могла бы сделать ни одна другая армия в мире, я в этом уверен. Выстояла. Но цена могла бы быть намного меньше. Гальдер писал о русской тактике наступления даже в случаях, когда оно шло с дальних дистанций и не хватало артиллерийской поддержки: «Атака пехоты с криком «ура» глубоко эшелонированными боевыми порядками (до 12 волн)… отсюда невероятно большие потери русских». Во всех немецких военных мемуарах–невероятное удивление. «Наши пулеметы косят одну волну иванов за другой, а их вновь и вновь бросают по трупам прямо на смерть. Как же советские командиры не дорожат жизнями солдат!»

«В тех же передачах «Моя великая война» наряду с упоминаниями о потерях ветераны все время говорят о таких вещах, как «разгильдяйство», «неразбериха», «бестолковые приказы».»​

Командиры, без раздумья бросающие полки и дивизии на верную смерть, чтобы взять высоту или деревню к такому-то числу, даже если нет достаточной артиллерийской подготовки; майоры и полковники, больше всего боящиеся не врага, а того, что их снимет или даже расстреляет вышестоящее начальство, если они в срок не возьмут такой-то пункт, пусть даже положат половину людей; особые отделы, СМЕРШ, почем зря расстреливающие бойцов и командиров по первому подозрению. Что это все? А это сталинская система во всей ее красе. Бесчувственность и жестокость, полное пренебрежение человеческой жизнью, запуганность людей, всеобщая подозрительность, очковтирательство, показуха, самовосхваление и шапкозакидательство. Полная растерянность и дезорганизация в критический момент, позорное бегство партийного и военного начальства из Москвы 16 октября 1941 года (как сейчас вижу эти черные «эмочки», загруженные семьями и чемоданами, мчавшиеся по Тверской в сторону шоссе Энтузиастов).

Нет, страна не была готова к войне, и народ, крестьянский по преимуществу, не хотел защищать Сталина с его ненавистными колхозами. Не потому ли за первые полгода войны в плен сдалось около трех миллионов бойцов и командиров? Какую неприязнь, а то и ненависть к сталинской власти испытывали рабочие, выходцы из крестьян, вся судьба которых была сломана коллективизацией! Сколько матерных слов в адрес правительства я слышал в годы войны, сколько надежд на то, что союзники заставят Сталина распустить колхозы и ввести «свободную торговлю и вольный труд»! Как же, держи карман шире…

Только когда люди осознали, что речь идет о судьбе России, война стала поистине отечественной, патриотической. Русский народ и другие народы СССР, совершив подвиг, не имеющий себе равных в истории, победили самое дьявольское зло, какое когда-либо поднималось из глубин человеческой низости и порочности. Но для этого армии и народу фактически пришлось преодолеть пороки и уродства сталинской системы. И война была выиграна не благодаря этой системе, а вопреки ей.

А рассказывая студентам о войне, я всегда заканчиваю так: «Если из всего, что я сказал, вы запомните одно: из каждых ста юношей 1921, 1922 и 1923 годов рождения, отправленных на фронт после начала войны, вернулись только трое — вы уже поймете, какая это была война».