Пятилетняя Женя рассматривает молодую женщину. Простреленная рука, выбитый глаз. Тогда она еще не понимала, что потеряла самое дорогое — маму. Ее расстреляли в 1941 году немцы. Сейчас Евгении Петровне 83, и она не переносит гул самолетов — в памяти сразу всплывают бомбежки. Наша героиня — ребенок войны, переживший оккупацию, голод и болезни. «Жизнь дана нам напрокат, не растрачивайте ее на склоки и обиды», — дает напутствие молодежи Евгения Кривошеева и делится воспоминаниями о войне, которая отобрала у нее детство.

Помню, как началась война. Мы тогда с отцом собирали сморчки. Вдруг из динамика раздается голос Левитана, который сообщает о начале войны. Узнали, что уже Киев бомбят. Заголосили все женщины, мой отец куда-то исчез… видать, их позвали на сборы. Я его больше не видела до 1949 года.

На фото: мама Евдокия Азаровна, папа Петр Васильевич, маленькая Женечка (на коленях) и старшая сестра Лида. Брат Николай (в левом верхнем углу) родился позже.

Тогда мы все вместе жили в деревне Гута [Смоленская область]. В июле 1941 года наша деревня была оккупирована гитлеровскими войсками. Первые немцы ехали на мотоциклах. Довольные. Из сараев тащили поросят и курей. С ними были французы и финны. Помню, когда они проезжали, играли на губной гармошке.

Для справки: в документальном фильме «Без срока давности» есть эпизод про оккупацию деревни Гута.

Мама носила хлеб и молоко нашим партизанам. У них был штаб в лесу, туда свозили раненных. Я видела, как рыли могилы для убитых. Помню отрезанные ноги наших солдат. Немцы бомбили по ночам, чтобы выбить их из леса. Бывало, мы с мамой ночевали в окопе вместе с партизанами. Жуть как страшно! Если сейчас пролетает самолет, у меня дикий страх — думаю, что это бомбардировщик. Такое не проходит бесследно.

В Смоленске были предатели, которые привели туда немцев. Нашу Гуту сожгли. Одни печные трубы торчали. Партизаны оттуда ушли. Мама зарыла все документы в землю. Отец был партийным, и если бы об этом узнали, нас бы тоже сожгли или расстреляли.

В новых документах Евгению Петровну «омолодили» на год, написав вместо 1935 года рождения 36-ой.

В 1942 году мы пошли пешком до родственников. В Батуринском районе жили мамины сестры. Мама несла на руках новорожденного брата, а мы с сестрой шли рядом. Вышли утром, пришли ночью в Комаренко. Пришли — никого нет. Позже встретили одинокую женщину, которая была почти без одежды. Моя мама отдала ей рубашку отца. Только переночевали, видим, идут немцы с факелами.

Мы пошли дальше. Ели все, что попадалось по дороге: траву, ягоды... Кое-как добрались до родных. Там тоже были немцы. В этой деревне остались только старики и дети, молодых и здоровых забирали в плен. В их число попала мамина сестра, которую после плена привезли без ноги.  

Помню, немцы стучались в окна и спрашивали, были или нет партизаны. Если скажешь, что были, могли сразу на месте расстрелять. Были и дезертиры. Они воровали продукты, потому что было голодное время. Зимы тогда стояли суровые, мороз под сорок, даже клены вымерзали.

Позже мы пришли в деревню Покитино. Там вовсю орудовали немцы: собирали местных жителей и расстреливали. В это месиво попала и моя мама. Она ушла на поиски еды для нас и живой уже не вернулась.

«Когда маму привезли, у нее была прострелена рука и выбит глаз. Видимо, закрывала лицо рукой…», — вспоминает Евгения Петровна. На фото справка-подтверждение о расстреле мамы.

Многих тогда немцы расстреляли, боялись, что люди партизанить в лес пойдут. Расстреляли еще мою сестру Анну, ей было 12 лет. На саночках привезли ее мертвую, мороженную к нам в дом. Наши партизаны помогли похоронить. А остальных расстрелянных, у кого не было родни, объели лисы.

Список расстрелянных людей. В нем значится мама Евгении, двоюродный брат отца Евгении и его сыновья.

Нас, детей, загоняли домой и не выпускали, чтобы мы не помогали партизанам. Шкурники навели финнов на наших ребят. Те поймали в болоте 30 партизан и закололи их штыками. В их числе были Федор и Володя — оба сына нашего соседа, деда Семеныча.  

Еды совсем не было. Взрослые ели картошку, а мы за ними очистки. Брат Николай перестал ходить — отказали ноги. Многие болели тифом, чесоткой. Нас заедали вши.

Позже детей со стариками немцы под автоматами погнали дальше. На нас повесили таблички, видимо, хотели сделать живыми щитами на фронте. Мы пришли в деревню Корытня. Воды не было, пили щелок (щелок — водный настой древесной золы, прим. авт.). Однажды просыпаемся, смотрим, немцев нет. Оказалось, деревню освободили наши солдаты. Шел сентябрь 1943 года.

Мы все лежим тифозные, голодные… кто-то вообще глухой. Солдаты нас накормили, сварив похлебку из мяса побитой лошади с соленой капустой. Надевать тоже нечего было: лапти напялим и гуляем в них.

Когда освободили Смоленск, нам начали завозить зерно. Мы его носили мешками от поезда до дома по 20 километров. Потом его перебирали. Ни одного зернышка себе не брали — нельзя было. А когда сожнут пшеницу, то колоски на земле подбирали, потому что еще где-то шла война...  Ели лебеду, крапиву, щавель, желуди. Женщины из чугунков делали жернова, чтобы молоть сухую картофельную кожуру и печь из нее лепешки. Ели «тошнотики» — это гнилая картошка. Главное, набить чем-то желудок.

У Евгении Петровны большие, теплые и мозолистые руки. Сколько живет, столько помнит себя в труде: в детстве работала на полях, в молодости — поднимала целину.

У многих детей были глисты. Придут на уроки, а изо рта паразиты лезут клубками. Многие малярией болели. Я не исключение. Бывало, сидишь на уроках, и начинает трясти. Если остаешься дома, то засыпаешь как убитый, даже не чувствуешь, как сжигаешь кожу на печи. Несмотря на это мы все ходили в школу. Букварей не было, писали на бересте. У нас учительница одна была по немецкому языку, она во время расстрела выжила. На нее все попадали, а она внизу была. Выбралась. Помню еще случай на уроке, кто-то между ребятами разругался. Слышу, как один другому говорит: «Что ты воображаешь?! Твой дед немцам могилу рыл, сапоги снимал с убитых». А как? Носить-то нечего было! А ребенок есть ребенок, ему надо похвастаться. 

Папа пришел домой в 1949 году. Не сразу его отпустили, он еще строил Нижний Новгород после плена. Пришел, сошелся с женщиной. У нее тоже случилась трагедия в жизни: во время бомбежки убило двух сыновей, а трехлетней дочке оторвало ногу. Тогда много кого перебило. Отец стал работать в лесу, я ему помогала возить бревна на телеге. Помню, в лесу снега по пояс, а я почти без зимней одежды. А что делать?! Надо — значит, надо.

Евгения Петровна в молодости.

Почему выжила? Наверное, потому что не думала о себе. Отец жил с новой женой, но мачеха есть мачеха, и я ушла к тете. Помогала ей разводить кроликов. Партизаны дали нам телочку, я ее пасла и доила. Помню, свинья опоросилась, так я маленького поросенка на печи грела (смеется). Да это все болтовня, пустое.

Я окончила 7 классов в деревне Боголюбово. В 1952 году поехала в город Гусев (Калининградская область). Отучилась на техника-механика в сельхозтехникуме.

Евгения Петровна рассказывает: «Сначала пошла учиться на гидромелиоратора — это который осушает и орошает земли. Государству такие специалисты стали не нужны, и нас перевели на курс механиков, добавив еще полгода учебы».

Получив образование, поехала на целину.

ФОТО 1. На субботнике, город Гусев, середина 50-х годов. ФОТО 2. На целине Евгении выдали шубу. Тогда эта была непозволительная роскошь. «Ходила, как барыня», — смеется наша героиня. ФОТО 3. С подругами в окне сельхозтехникума. «Смотрим в светлое будущее», — шутит Евгения Петровна.

Всю жизнь много работала: была нормировщиком, экономистом в совхозе и районе. Я ветеран труда и почетный донор России.

«Решаем производственные задачи с коллективом», – объясняет наша героиня. На фото Евгения Кривошеева крайняя справа.

Вышла замуж в 22 года. Супруг был наладчиком. Воспитали двоих детей: сына Юрия и дочь Наталью. Есть внуки и правнуки. В 1998 году переехала в Югорск — сын позвал. Успела пожить в вагончике, пока Юра строил дом.

«Обо мне не забывают, приглашают на разные мероприятия», — говорит Евгения Кривошеева. На фото: новогодняя встреча с главой Югорска.

Что хотелось бы сказать нашей молодежи (долго думает)? Я хочу сказать, чтобы молодежь не теряла свое золотое время. Сейчас все хорошие, красивые… жить можно. Не теряйте зря время на все эти дрязги, ссоры и обиды. Жизнь быстро проходит. Надо помнить, что жизнь Богом дана напрокат…

Для справки: по известной статистике Великая Отечественная война унесла около 27 млн жизней граждан Советского Союза. Из них около 10 млн — солдаты, остальные — старики, женщины, дети. Но статистика молчит о том, сколько детей погибло в годы Великой Отечественной войны. Таких данных просто нет. Война искалечила тысячи детских судеб, отняла светлое и радостное детство.

Теплый жилет на 70-летие Победы в Великой Отечественной войне. Подарок от местных волонтеров.

P.S: А вот как сложилась судьба детей войны Николая и Лиды — брата и сестры Евгении Кривошеевой.  

Николай Петрович жив, ему 80 лет, живет в Смоленской области, город Сафоново. В армии потерял большую часть зрения. Проработал всю жизнь инженером на заводе. Женат, есть два сына, внук.

Лидия Петровна после окончания школы уехала в Троицк, Челябинская область. Сначала работала строителем, потом — мастером. Вышла замуж. Двое детей: один сын погиб, второй работает на руководящей должности. Лидии Кривошеевой не стало в 1999 году.

А это стихи о войне из сборника «Горячее лето» двоюродного брата Евгении Петровны, писателя Анатолия Коженова (на фото):

КАТЯ ЧЕХОВА

ИА «2 ГОРОДА»

Фото автора