«ДАВАЙ ЗА ВАС, ДАВАЙ ЗА НАС, И ЗА ДЕСАНТ И ЗА СПЕЦНАЗ»
В канун 2 августа - Дня ВДВ - мы решили поговорить с двумя представителями этого рода войск. О боевом братстве, о Чечне и о купании в фонтанах нам рассказали Михаил Адаменко, бывший контрактник спецназа ВДВ, отслуживший три с половиной года, и Евгений Заренков, отслуживший в ВДВ два года срочной службы.
Корр.: Давайте начнем с того, каким образом вы попали именно в ВДВ. Стремились туда, просились, Михаил?
М.: Я ничего особенного не делал. Меня даже сначала вообще в армию не взяли, потому что по здоровью не проходил. Но у меня было большое желание пойти служить. Поэтому я поехал в Свердловск, там комиссия решила, что годен, меня по-быстрому забрали. Призвался в мае 1999 года с призывного пункта Егоршино Свердловской области. Приехали «покупатели», красивые ребята в беретах, и сказали: если пойдешь в ВДВ, то завтра уедешь. Так попал в ВДВ. Сначала служил в 98-ой дивизии 215-ой роты. Когда призывался, мне уже было 19 лет, отставал от своих сверстников на год. Я с детства мечтал о Нахимовском училище, потом хотел в Рязанское - не прошел по здоровью, но желание не пропало.
Корр.: Евгений, а у Вас как было? Тоже стремились в армию?
Е.:Нет, это, скорее, воля случая. Я призвался в 2001 году со своим призывом. Сдал нормативы: подтянулся, отжался, так и попал в ВДВ. Нас было человек 25, так что у меня все просто.
Корр.: Чему Вас научила армия, почему туда стоило идти?
М.: Во-первых, дисциплине. Во-вторых, самостоятельности - мамки с папкой нет - надеешься только на себя. Было тяжело, но ведь для мужчины преодолевать трудности - это нормально. Вообще привыкаешь ко всему, ничего нет невозможного. Смотришь на товарища рядом, думаешь, раз он может, значит, и я смогу. А потом выясняется, что он на тебя смотрел и то же самое думал (смеется).Мне кажется, то, что делал в армии, не повторишь уже никогда, например, в упоре лежа сутки стоять, приседать, бегать без конца.
Корр.: Какие у Вас самые яркие впечатления от службы?
Е.: Первые прыжки с парашютом. Тот адреналин, который получаешь от прыжка, наверное, никогда не забудется. Первый прыжок еще не осознаешь, потом с каждым новым постепенно доходит, как и что нужно правильно делать. У нас был случай, когда два парашюта спутались в воздухе, чтобы распутать, пришлось резать стропы (одному десантнику пришлось шесть строп перерезать, а второму – восемь). У меня десять прыжков.
Корр.: Михаил, Вам первый прыжок чем запомнился?
М.: Страха никакого не было. Но о прыжках есть расхожее мнение: кому-то нравится прыгать, кому-то - нет. Вот к чему бы я не вернулся из своей службы, так это к прыжкам. Естественно, раз надо - прыгал, но особого восторга не испытывал. У меня всего пять прыжков.
Корр.: Повоевать пришлось?
М.: Пришлось вЧечне. Два раза по пять месяцев в составе 45-го полка. Сначала уходил со срочниками, потом - по контракту, своим отрядом. Засады, поисковые действия, диверсии - напакостил, убежал.
Корр.: Какие впечатления от этой части службы остались?
М.: Впечатление того, что коллектив на войне очень хороший, никакой фальши нет. Тебя уважают за то, что ты есть, а все остальное отсеивается. Посторонних людей нет - только свои. Четко знаешь, что ты идешь на смерть, и поэтому должен быть уверен, что тебя прикроют. Группы маленькие, по 14 человек. Порой приходилось работать дозором по 2-3 человека. Нужно было знать друг друга, что называется, «от и до», поэтому еще в лагере притирались друг к другу, чтобы не было никакого недоверия. Вообще когда доходит до дела, становится не страшно, просто делаешь так, как тебя учили, по наитию.
Корр.: Есть эпизод, особенно врезавшийся в память?
М.: В засаду попали ребята то ли из Тульской, то ли из Рязанской дивизии, я уже не помню. Мы поехали их вытаскивать, а там все дороги были перекрыты, в засадах нас уже ждали. На переезде через поле мы были на БТРах, хотя надо было спешиться, это было сразу понятно. Но командир отряда ехал зарабатывать звезды и думал, что все по-легкому будет, решил поторопиться. Мы попали под обстрел на открытом месте, на пятаке. Такая мясорубка была. У меня ранение в ногу осколочное. Ну а вообще многих задело: кому глаз выбило, кого тяжело ранило.
Корр.: После ранения не было желания списаться?
М.: Нет. Я после ранения из госпиталя вернулся обратно в командировку.
Корр.: Евгений, Вам тоже пришлось пороху понюхать?
Е.: Да, тоже в Чечне, но немного позже. Первый раз мы приехали на три с половиной месяца. Нас призвали в полк, который был первым контрактным. Потом тоже предложили контрактниками пойти, но большинство отказалось. Вторая моя командировка была уже около полугода. Мы занимались блокпостами, зачистками, сопровождениями. У нас тоже были потери, но в основном по глупости, по глупости либо самострелы.
Корр.: Интересно было бы услышать от вас две оценки о том времени, когда вы служили, и об армии сейчас.
М.: Я служил в первый раз, когда призывался, а второй - на контрактной основе. Это были две разные армии. Я думаю, что комитет солдатских матерей полностью испортил армию. Сейчас офицеры не могут воспитывать солдата даже на повышенных тонах, потому что он сразу побежит и отправит шифровку в центр, мол, приезжайте, меня обижают. А в мужском коллективе часто без грубого слова не обойтись, по-другому до многих не доходит.
Е.: Не доходит через голову, дойдет через ноги?
М.: В этом нет ничего страшного. Больше отжался - быстрее дошло. Я вообще считаю, что комитет солдатских матерей спонсируется откуда-то из-за границы, потому что он разлагает армию. Офицеры не могут управлять личным составом в полной мере. А сейчас с новыми законами еще хуже. Теперь ходят представители этого комитета по части и следят: есть ли сончас, как солдат кормят, как к ним относятся. Это вообще ужас! К нам не было такого отношения, и с нами ничего не случилось.
Е.: Какой сончас? Даже сидеть на кровати нельзя было. Утром заправил кровать, только вечером к ней можно опять прикоснуться.
Корр.: У вас были какие-то особые ВДВшные традиции?
Е.: Нет, у нас получилось так, что вместе служили бойцы только одного призыва, батальон на полгода старше и батальон на полгода младше. Так что ни дедовщины, ни традиций особых у нас не было.
М.: У нас тоже, ну разве что, чтобы стать разведчиком, нужно было «оформить» портупею. Но она должна быть не покупная, не новая, ее надо снять с сержанта – это тоже традиция. Вот мы ходили по части и вылавливали сержантов, чтобы отобрать ее.
Корр.: А как же традиция, которая есть на гражданке - купаться на день ВДВ в фонтанах? Вообще почему так происходит? Вроде элитные войска, крутые ребята, но что творится 2 августа, особенно в больших городах, когда люди боятся на улицу выйти...
М.: Да, это известно, что кто-то пьет и бьется беспощадно в этот день. Но я считаю так, что больше всего беспредельничают и понтуются на гражданке те, кто меньше всего «побывали» и прочувствовали на службе. Я в День ВДВ с сослуживцами встречаюсь, мы на кладбище ездим, поминаем, выпиваем. Я не осуждаю тех, кто с нами не ходит. Но в фонтаны лезть - это не мое.
Е.: Мы даже не участвуем в уличных гуляниях на День ВДВ. Мы собираемся своей компанией.
Корр.: Тогда вопрос: а где же десантное братство?
М.: А я не знаю, что это такое десантное братство. Это когда нужно в фонтане купаться всем вместе? Я думаю, что братство и уверенность друг в друге проявлялись там, в армии, оно называется боевым братством. А когда нацепят форму, напьются, бьют друг друга и прохожих - это не проявление братства.
Е.: Видимо, там им не хватило экстрима - служба легкая была, вот они и ищут его здесь - дерутся и орут. Вообще у нас самыми красивыми приходили из армии свинари и собачники - у них аксельбанты, значков полная грудь.
Корр.: Все-таки есть десантное братство или есть боевое братство? Вы когда встречаете десантника, сразу чувствуете, что одной крови, или нужно еще разбираться, чем он занимался в армии?
М.:Обязательно нужно. Для меня не показатель, если человек надел берет и тельняшку. Может, он отсиделся писарем, не в обиду будет сказано. Вообще у каждого в армии своя задача, одни без других не могут. Как бы мы обошлись без тех же механиков и поваров? Но и отличия тоже нужно понимать.
Корр.: Какие у вас были взаимоотношения с местным населением? Отношение было как к освободителям, захватчикам, или какая-то помощь была с их стороны?
М.: С местным населением такие взаимоотношения: мы пришли помогать и рады помочь, но они в любой момент могут спуститься с гор, и мало не покажется. Нельзя же в каждую семью поставить по телохранителю. Отношение к русскому солдату распространяется на всех. Когда боевики распяли на кресте солдата, а кто-то из наших недоумков в отместку взорвал мечеть, пятно легло на всех. И таких пятен не счесть.
Корр.: Вы слышали, что во время президентской предвыборной кампании группа ветеранов ВДВ выступила с песней против Путина?
М.: А что им не понравилось? Смысл в чем?
Корр.: По их мнению, смысл этого в том, чтобы показать, что страна развалена, армия развалена. Вы с ними не согласны?
Е.:Нет. Практика войны в Чечне 2000-го года показала, что она была организованнее, чем первая кампания.
М.: Бардака было меньше во второй. Когда вошли в Грозный, в первой была просто долбежка, не было согласованности. Десантники не согласовали свои действия с внутренними войсками, с артиллеристами, не давали корректировок, начинали стрелять сами в своих же. Была каша. Все из-за того, что не было нормального командира. В город вообще не надо было заводить технику. А там сначала завели танки, которых пережгли на узких улицах.
Корр.: А вы согласны с тем, что страна не знает всей правды, ее не показывают?
М.: Это точно, информация не просачивается. По телевизору можно увидеть, что где-то шел бой, потерь нет, а на самом деле говорится далеко не все, информация подается позитивнее, чем есть. Нам каждое утро раскидывали оперативную информацию о том, что и где произошло. Мы владели реальной информацией и знали, что в стране ничего толком не говорят.
Корр.: На ваш взгляд, почему так было - недостаточно информации, или это делалось с умыслом?
М.: Естественно с умыслом, правда, с каким - я не знаю. Это зависело от правительства. Они как хотели это показать, так показывали, или, наоборот, не показывали. Даже сейчас так. Нам говорят, что в Чечне нет никаких боевых действий. А вот пацаны из 22-ой бригады, с которыми мы созваниваемся, говорят, что они как долбили, так и долбятся. Да, в нескольких направлениях боевые действия прекращены, но в основном все продолжается. Сейчас нет массовых уничтожений, но очаговые боевые действия ведутся вовсю. Проплаты же не прекращались. Навербовать этих безработных малолеток, которые сидят и ждут, - не проблема. В Дагестане уже давно идут военные действия. Если даже по телевизору маленький кусочек показали, значит, там все гораздо масштабнее. Все, что по телевизору показывают, нужно умножать на 10. Путин сейчас говорит, что нужно воспитывать молодежь. Он отправляет туда проповедников, имамов, чтобы они наставляли. Но парни оказываются на улице, и им как-то надо жить, обеспечивать себя, иметь какую-то работу. Вот в этом вопрос. Они должны заниматься делом.
Корр.: Обиды на государство нет за все, что вы рассказываете?
Е.: Ну как нет? Мне еще не выплачены боевые. Я не могу уже 10 лет получить деньги.
Корр.: Вы признаете, что наша система, наше государство не совсем правильно ведет себя: люди гибнут от неумелого управления, кидалово с выплатами. И, тем не менее, вы в авангарде патриотов государства?
Е.: Мы – патриоты, потому что это наше государство.
М.: Мы за то, чтобы власть чуть-чуть подкорректировать: что-то убрать, что-то пришить.
Корр.: Вы верите, что это возможно?
Е.: Нет, но что остается делать?
В. Турин
